Симфоническое творчество
М.И. Глинки
Симфоническое творчество Глинки составляет важнейший этап на пути рождения русской симфонической школы, которая в первой половине XIX века находилась в процессе становления. В то время, когда инструментальное творчество русских композиторов было связано преимущественно с домашним музицированием, отдельные образцы крупной симфонической формы (вроде одночастной симфонии А. Алябьева) были явлениями эпизодическими. Развитие получил лишь жанр увертюры как вступление к опере или драме.
В западноевропейской музыке 1830–1840-х годов основные достижения в симфонической области связаны с жанром большой симфонии (в творчестве современников Глинки – Г. Берлиоза, Ф. Мендельсона, Р. Шумана). Глинке же оказался ближе жанровый программный симфонизм, основанный на разработке народных песенных и танцевальных тем.
Первый в мире памятник композитору —
oдна из достопримечательностей Смоленска
Фото 1950 года
В своих симфонических произведениях композитор не стремился к музыкальному изложению конкретных сюжетных подробностей. Программность использовалась им в обобщенном виде. Картинность и художественное обобщение народной жизни – вот что составило реальную программу его симфонических увертюр – «Арагонской хоты» (1845), «Ночи в Мадриде» (1851, первая редакция 1848), «Камаринской» (1848).
В этих сочинениях, а также в «Вальсе-фантазии» (1856), были заложены основы русского классического симфонизма. Все они были созданы в последние годы жизни Глинки.
Испанская увертюра
«Арагонская хота»
В мае 1845 года композитор поехал в Испанию. «По вечерам собирались у нас соседи, соседки и знакомые, пели, плясали и беседовали, — продолжает Глинка свои воспоминания в "Записках". — Между знакомыми сын одного тамошнего негоцианта бойко играл на гитаре, в особенности арагонскую хоту, которую с его вариациями я удержал в памяти и потом в Мадриде, в сентябре или октябре того же года сделал из них пьесу под именем «Capriccio brilliante», которое впоследствии, по совету князя Одоевского, назвал Испанской увертюрой». Еще позднее сочинение стало называться Испанской увертюрой № 1, но самую большую известность получило как «Арагонская хота».
«Окончив ее, внимательно изучал испанскую музыку, а именно напевы простолюдинов. Хаживал ко мне один zagal (погонщик мулов при дилижансе) и пел народные песни, которые я старался уловить и положить на ноты. Два Seguedillas manchegas (airs de la Mancha) мне особенно понравились и впоследствии послужили мне для второй Испанской увертюры».
М.И. Глинка
«Арагонская хота» открывается медленным вступлением, полным сдержанной силы и величия, с торжественными фанфарами, с чередованием фортиссимо и затаенно тихих звучаний. В основном разделе (Allegro), сначала в легком пиццикато струнных и щипках арфы, а затем все более насыщенно и полно звучит яркая, жизнерадостная тема хоты. Ее сменяет выразительная напевная мелодия у деревянных духовых. Обе темы чередуются в ярком цветении оркестровых красок, подготавливая появление еще одной темы — изящной и грациозной мелодии с оттенком шутливости, напоминающей наигрыш на мандолине. В дальнейшем все темы становятся более взволнованными, напряженными. Их развитие привносит в музыку драматизм, даже суровость.
Испанская увертюра
«Ночь в Мадриде»
«Ночь в Мадриде» начинается как бы исподволь, словно нащупывается будущая мелодия в отдельных мотивах, прерываемых паузами. Постепенно рождается тема хоты, она становится все более отчетливой и вот уже гибкая, грациозная, она звучит в блестящем оркестровом наряде. Вторая тема близка первой по характеру и словно является ее продолжением. Обе мелодии повторяются, варьируясь, причудливо переплетаются в тонком и колоритном оркестровом звучании, создавая почти зримую картину теплой, насыщенной ароматами южной ночи.
«Камаринская»
фантазия на две русские темы (1848)
Замысел этого гениального «русского скерцо» (так называл «Камаринскую» сам композитор) прост. Глинка уловил нечто родственное в двух, казалось бы, несхожих русских народных песнях. Одна – протяжная свадебная «Из-за гор, гор высоких», другая – плясовая «Камаринская». Обе песни имеют общую плавно нисходящую подпевку, которая становится базой для их постепенного сближения в процессе развития.
«Камаринская» была написана очень быстро. В начале партитуры значится дата 6 августа, в конце — 19 сентября / 10 октября 1848 года.
Начало фантазии — мощные унисоны всего оркестра, подготавливаемые нисходящими ходами струнных и фаготов. Они завершаются аккордом tutti на forte-fortissimo. И после генеральной паузы струнные в унисон, без аккомпанемента запевают старинную народную свадебную песню. Она переходит к деревянным духовым, оплетается подголосками, обогащается, расцвечивается разными оркестровыми красками. Но вновь звучат начальные унисоны, после которых исподволь, словно раздумывая, разворачивается задорная, озорная Камаринская.
«И вдруг фантазия разыгралась, и я вместо фортепиано написал пьесу на оркестр под именем "Свадебная и плясовая". Могу уверить, что я руководствовался при сочинении этой пьесы единственно внутренним музыкальным чувством…»
«Вальс-фантазия»
Создание «Вальса-фантазии» связано с глубокими личными переживаниями композитора. Это сочинение посвящено Екатерине Ермолаевне Керн, дочери воспетой Пушкиным Анны Петровны Керн. Круг образов роднит его с элегическими романсами и фортепианными пьесами (в частности, ноктюрном «Разлука»).
Ко времени Глинки вальс был общеевропейской бальной принадлежностью. Он означал не только определенный стандарт светскости, но еще и сферу личного общения, лирических настроений. Ведь недаром именно вальс, а не мазурка или менуэт, стал всеобщим демократическим танцем, самым популярным во всех слоях европейского общества. У Глинки бытовой танец поэтизируется. Его «Вальс-фантазия» – это и блестящая картина бала, и лирико-психологическая зарисовка. Воплощая лирический замысел, композитор ограничивается малым составом оркестра, с его прозрачным, камерно-интимным звучанием, соответствующим характеру мечтательной грусти.
Е.Е. Керн
Вальс начинается настойчивыми взлетающими пассажами струнных и фаготов, словно призывающими к вниманию. После генеральной паузы у скрипок на фоне скупого аккомпанемента вступает обаятельная мелодия, полная поэзии. Ей отвечают флейта и кларнет в октаву. В перекличке струнных и деревянных духовых развивается вдохновенная поэма танца. Звучание то усиливается до фортиссимо, то снова затихает. Одна поэтичная тема сменяется другой, но неизменно, даже в эпизодах самой громкой звучности прозрачна и ясна оркестровка, в которой отсутствуют грузные басы, и медная группа представлена неполно.
